Татьяна Малева о том, кто будет работать в России ближайшего будущего
20.10.2014, 09:21 | Андрей Колесников
В наших представлениях об устройстве рынка труда и влиянии на него мигрантов больше мифологии, чем реального знания. О том, какие тренды определяют сейчас состояние рынка рабочей силы и какие меры его регулирования были бы адекватны ситуации, рассказывает Татьяна Малева, руководитель Института социального анализа и прогнозирования РАНГХиГС, специалисты которого подготовили аналитический доклад «Миграция и рынок труда».
— В вашем докладе подтверждается тренд на старение населения и сокращение численности трудоспособного населения и, соответственно, сокращение предложения труда. Все это происходит впервые, тем более в таких масштабах и на столь длительный срок. Отсюда вопрос: возможен ли экономический рост без рабочей силы, то есть без людей?
— Сегодня риски, связанные со старением, в полной мере осознаны только пенсионной системой. Потому что здесь все вполне конкретно: система уже имеет дело с феноменом, когда плательщиков мало и число их сокращается, а получателей много и число их растет. Кадровый же дефицит — это эволюционный процесс. И хотя о том, что он нарастает, известно давно, его опасность и последствия до сих пор никем до конца не осознаны.
Сейчас в возраст экономической активности вступает трагически малочисленное поколение 1990-х. Выходит же из возраста экономической активности относительно многочисленное поколение родившихся в 1950-е.
— И этот процесс не будет компенсирован новыми поколениями?
— Не будет. Это надолго, всерьез и глубоко. Такое падение в нашей демографической истории — впервые (за исключением периодов войн). В мире таких прецедентов до сих пор тоже не было. По этому пути предстоит пройти экономикам России, Украины и Белоруссии. И ответ на вопрос о том, возможен ли экономический рост, даже если бы не было привходящих, новых политических и макроэкономических обстоятельств, совершенно неоднозначен. Примеров компенсации такого глубокого падения объема рабочей силы не было. ВВП даже на прежнем уровне все труднее поддерживать уменьшающимися объемами трудовых ресурсов.
Классический ответ известен: такое падение можно было бы компенсировать ростом производительности труда. Но одномоментные «взрывы» производительности труда невозможны, этот рост должен быть подготовлен — технологически, инвестиционно, квалификационно — логикой предшествовавших этапов развития. Этого у нас не было.
Миграция — не панацея, а лишь один из факторов, который может снять остроту проблемы трудовых ресурсов. Она не может компенсировать нарастающий дефицит рабочей силы.
В неформальном секторе — 13 миллионов человек
— Как следует из доклада, спрос на высококвалифицированную рабочую силу невысок, зато требуются работники низкой и средней квалификации…
— Спрос на высококвалифицированную рабочую силу не очень велик, но он есть. Этот спрос не фиксируется банком вакансий, а удовлетворяется другими способами.
Работодатели жалуются на нехватку и неквалифицированных, и квалифицированных рабочих в реальном секторе. Сегодня у нас уже нет уверенности, что они искусственно «придерживают» рабочую силу — феномен 1990-х годов. В 1990-е «придерживание» происходило в основном потому, что не верили в то, что спрос на продукцию предприятий упадет надолго, готовились к выходу на прежние траектории, для которых должна была понадобиться рабочая сила.
— Какие способы адаптации сейчас существуют на рынке труда? Отходничество, неформальный сектор?
— Представим себе рынок в виде пирамиды, которая состоит их трех сегментов. Крупные и средние предприятия: их около половины, считается, что это хорошие рабочие места. Но хорошие они скорее для нас, исследователей: мы знаем, сколько их, где они, кто они. Второй сегмент — малые предприятия, доля колеблется в разные периоды от 8 до 15%. Но даже если мы чисто статистически посмотрим на эту картину, мы не можем с точностью сказать, сколько их и кто они, потому что речь идет не о регулярных обследованиях. И мы не всегда понимаем связь этой рабочей силы с показателем ВВП.
И есть третий сегмент. Он называется «прочие». Там все: и самозанятые, и фермеры, и временно незанятые, которые не перешли в состав безработных. Причем там есть и полезные рабочие места, и совершенно невнятные, и высокооплачиваемые, и низкооплачиваемые. И наконец, есть чисто неформальный сектор: работник и работодатель договариваются устно о работе и оплате.
Этот сектор составляет гигантскую цифру – 13 млн человек.
У нас сокращается верхняя часть пирамиды, пульсирует середина в зависимости от мер поддержки или неподдержки малого бизнеса, а «прочие» — это свалка, где не видна связь с ВВП и отраслями. А неформальный сектор не сокращается, а растет.
— Какие кадры может получить наша страна за счет миграции?
— Почему-то считается, что миграция высококвалифицированных специалистов — это хорошо, а остальная миграция — это плохо. В отношении первых сделаны серьезные шаги, в отношении вторых — только декларации. Кто такие высококвалифицированные специалисты? Это возможности для ведущих университетов страны и для Сколково. В массовом же порядке страна нуждается в просто квалифицированных специалистах — хороших инженерах, техниках, рабочих и т.д. Кстати, традиции технического и инженерного образования сохранились не только в России, но и в СНГ. И за приемлемые деньги мы могли бы привлечь оттуда хороших адаптивных профессионалов.
— А мы сами не производим в нужных количествах такие кадры или они «съедаются», опять же согласно вашему исследованию, в основном Москвой и нефтедобывающими регионами?
— Москва, например, производит даже авиаторов и агрономов. Но эти авиаторы и агрономы Москву не покидают, хотя здесь нет ни авиазаводов, ни полей. Это уже вопрос в том числе искаженной структуры регионального образования. Почти половина студентов-бюджетников после выпуска из вуза работают не по специальности.
Но надо понимать, что иногда интересы рынка труда и социального развития не совпадают. Для рынка труда образование эффективно тогда, когда есть соответствие полученной специальности работе. Несколько лет назад даже обсуждалась такая мера: если человек работает не по специальности, пусть вернет государству деньги, потраченные на его обучение. Но на мой взгляд, это стратегически ошибочно. С точки зрения социального развития наличие высшего образования лучше, чем его отсутствие, даже если это невыгодно рынку труда. Это и есть наращивание человеческого и социального капитала.
— Есть еще тема региональных различий, когда по центрам притяжения мигрантов видно, где в стране есть жизнь.
— Это гравитационная модель в чистом виде: центры притяжения совпадают что для внутренних мигрантов, что для внешних. И те и другие едут туда, где есть работа и зарплата.
В стране ведется спор между сторонниками миграционной политики открытых дверей и сторонниками протекционизма по отношению к национальной рабочей силе.
Первые говорят, что конкуренции между иностранцами и россиянами нет. В Москве дворники — либо киргизы (или представители какой-либо другой национальности), либо никто. Это очень близко к истине. Но наше исследование показало, что конкуренция все же есть — между внешними иностранными и внутренними российскими мигрантами — и она наблюдается за низкоквалифицированные рабочие места. Кстати, действующая законодательная парадигма, как ни странно, отдает преимущество именно внешним мигрантам. Иностранный работник более выгоден работодателю, чем российский…
— …который дорог в эксплуатации.
— Да, в силу асимметрии в платежах во внебюджетные социальные фонды иностранный мигрант для работодателя дешевле. Кроме того, оседлость российского населения подпитывается социальными механизмами. Хотя российское население и в самом деле не очень подвижно. Даже если оставить в стороне проблему рынка жилья и его аренды, отсутствие эффективных социальных институтов компенсируется неформальными связями. А все эти неформальные связи, позволяющие выживать, — «свои» учитель, врач, продавец, полицейский и проч. — они формируются в месте проживания.
И в случае переезда адаптация в новом российском регионе нелегка, это вам не Соединенные Штаты Америки, где во всех штатах социальная инфраструктура развита почти одинаково, работают одни и те же социальные институты… Отсюда и оседлость.
— При том что люди привыкли и к неформальной работе тоже.
— Да. Кстати, мы все пытаемся вывести все эти неформальные практики из тени в свет, и вроде бы всем, например, неформальные платежи не нравятся, но в действительности никто не хочет никаких изменений и реформ.
«Матрица» конкуренции на рынке труда в связи с миграцией сложная. Это не просто конкуренция между иностранными и внутренними мигрантами. Есть еще одна конкуренция — между формальным и неформальным секторами. И конкуренция идет между всеми типами мигрантов. Внутренний мигрант, например, дороже внешнего, но всегда есть возможность перевести его в неформальный сектор. И идет рост неформальной занятости.
Оценивая перспективы привлечения иностранных мигрантов, надо понимать, что потенциал стран-доноров, которые традиционно питали наш рынок труда (за исключением Узбекистана), близок к исчерпанию.
В большей или меньшей степени можно сказать, что все, кто хотел бы и мог приехать, они уже все здесь. Поэтому новый мощный приток мигрантов маловероятен и, тем самым, внешние мигранты не могут решить проблемы замещения сокращающегося трудоспособного населения России.
Как избежать мигрантофобии и социальной миграции?
— По данным, которые вы приводите, примерно 60% общего числа трудовых мигрантов — это неквалифицированные рабочие. Национальный состав понятен. Это провоцирует националистические настроения разной степени радикальности и массовости. Что с этим делать?
— Ксенофобия и мигрантофобия, конечно, не только российская черта. И сейчас мы, отставая в миграционной политике от европейских стран, имеем шанс оценить риски и объективно проанализировать то, что происходит на Западе. (Исключив при этом из анализа США, потому что это государство другого типа, оно изначально создано иммигрантами.)
В Европе те же тренды с рабочей силой, что и у нас, — старение и выбытие. Но есть серьезные негативные сигналы, связанные с миграцией. Беспорядки в пригородах Парижа, напряжение в Германии. На мой взгляд, самым серьезным социальным событием 2013 года стали поджоги мигрантами Стокгольма — столицы страны чрезвычайно толерантной, столицы шведской модели государства благосостояния, «сердца» социал-демократической социальной доктрины. И главная особенность состояла в том, что мигранты требовали не повышения зарплаты и работы, а повышения размера социальных пособий. Они в большинстве своем не работают и не собираются работать.
В этом смысле многие страны Европы сейчас уже имеют дело не с трудовой, а с социальной миграцией — это поиск доступа к источникам социального благосостояния.
— У нас пока миграция в основном трудовая.
— Пока да. Но нам скоро тоже придется определяться. Если мы хотим в перспективе получить хороших работников, мы должны стимулировать их переезд на ПМЖ, и тогда мы должны делиться с ними социальными ресурсами. Они должны иметь доступ к здравоохранению, образованию, пенсионной системе. Это дорого. Но в основании такой политики лежит логика, согласно которой следующее поколение адаптировавшихся в России работников будет очень приближено к российскому населению, в том числе и по образованию, и по культуре. Это мигранты второго поколения.
— Какова механика возникновения мигрантофобии?
— Мигранты, внешние или внутренние, прибывают не туда, куда хотят, а куда притягивает рынок труда. И как мы уже говорили, прибывают не поодиночке, а массово. А там, где высокая концентрация мигрантов, возникают конфликты и напряжение.
Например, мигрантов много в столице, они видны, видимо, у жителей некоторых районов, где сконцентрированы мигранты, возникает некоторое напряжение. Но Москва имеет мощные политические и информационные ресурсы, чтобы транслировать эту столичную мигрантофобию по всей стране. Одновременно парадокс в том, что многие российские регионы борются за квоты на мигрантов и даже готовы привлекать их на неформальной основе.
— Какие из ваших рекомендаций по итогам подготовки доклада вы считаете ключевыми?
— Нам нужно научиться сочетать краткосрочные и долгосрочные интересы, стимулировать краткосрочную и долгосрочную миграцию: не просто приглашать работников, но и пополнять за счет мигрантов численность российских граждан. И это разный набор инструментов регулирования. К восполнению демографического провала, с которым мы имеем дело в последние десятилетия, краткосрочная миграция не имеет никакого отношения. Для поддержки долгосрочной миграции надо снижать социальные барьеры миграции: создавать механизмы доступа к медицинским услугам, к дошкольным учреждениям и школьному образованию и т.д.
Но при этом с учетом печального опыта Европы надо не допустить, чтобы трудовая миграция переросла в социальную: нам нужны не реципиенты социальных пособий, а рабочая сила.
С точки зрения рекомендаций ясно, что квоты на мигрантов надо отменять — это иллюзия регулирования.
Нужно исключить различия в правовом статусе между внутренними и иностранными мигрантами: внутренний мигрант не должен заведомо оказываться в более невыгодных условиях в глазах работодателя, как это происходит сегодня.
И есть очевидные перекосы. Например, запреты на въезд в страну после двух правонарушений — эту меру надо отменить или смягчить. У нас сегодня таким правонарушением становится даже курение в неположенном месте, нарушение правил пешеходного перехода. И двух таких эпизодов достаточно, чтобы выдворить мигранта из страны.
Беседовал Андрей Колесников
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Источник: Газета.Ру