Возникновение газели в персидско-таджикской литературеИз книги И.С. Брагинский “Из истории персидской и таджикской литератур” (Предупреждение: текст не вычитан, много опечаток) Любовная лирика у иранских народов, бесспорно, существовала издавна, и любовные песни, естественно, назывались иранскими же терминами, например «суруд». Слово же «газель» («газал») — арабского происхождения, и не подлежит сомнению, что введение этого названия в ираноязычную поэзию для обозначения любовного стихотворения не могло не отразить традиций и норм арабской поэзии, ее воздействия на персидскую и таджикскую поэзию. Возникновение газели в персидско-таджикской литературе неразрывно связано с арабской газелью. По истории арабской газели существует значительная литература, без учета которой невозможно делать никаких выводов о возникновении и развитии персидско-таджикской газели. Арабская газель возникла еще в доисламской, так называемой джахилийской, поэзии, не позднее VI в. Можно отметить различные ее разновидности, в частности как целомудренно любовные, так и непристойные. Газель выражала довольно непосредственно живые чувства воинов пустыни, и «поэты помещали свои газели в начале од». Для ранней, «классической» формы было свойственно деление на три части: а) описание покинутой стоянки, где прежде проживала возлюбленная; б) красочное описание самой возлюбленной; в) сетования
поэта по поводу прошедшей молодости и поры любви [Kinany, 74, ИЗ].
Пуританизм раннего ислама сковывал развитие газели и приспосабливал ее к требованиям религии. Однако и в первые века ислама (VII в. – середина VIII в.) традиции газели продолжали развиваться. По преданию, приводимому в «Китаб ал-агани» («Книга песен»), даже такой суровый ортодокс, как грозный наместник Омейядов — Хаджжадж, как-то спросил знаменитого поэта Джарира, почему тот отказывается от включения любовных вступлений в свои панегирические оды.
В Хиджазе сложились два направления газелыюй лирики: омаритское и узраитское. Выдающимся представителем первого был Омар ибн Абу Раби’а, которого Таха Хусейн называет «величайшим поэтом, какого когда-либо знала арабская газель» [Kinany, 235]. Омаритская газель выражает идею: «любовь = наслаждение». Второе направление развивалось в основном поэтами племени узра, чьи сыны, по преданию, «полюбив, умирают», как прекрасно писал об этом Г. Гейне. Узраитская газель воспевает любовь как страдание. «Заслуга как омаритских, так и узраитских поэтов состоит в том, что они, во-первых, добились самостоятельности газели, посвящая ей все стихотворение, а не только прелюдию [к касыде], во-вторых, их газели столь прекрасны, что любовные стихи оказались наиболее совершенной формой поэзии. . .» [Kinany, 364].
И. Ю. Крачковский, характеризуя арабскую поэзию периода господства Омейядов, подчеркивал, что в городах Хиджаза «рядом с касйдой вырабатывается самостоятельная любовная поэзия, уже законченная сама по себе, а не представляющая отрывка из вводной части касйды» [Крачковский, II, 255]. Большого взлета достигла арабская газель — не без иранского влияния — во второй половине VIII —IX в. Именно к этому периоду относится и восприятие ряда норм арабской поэзии литературой фарси, возникшей в Мавераннахре и Хорасане.
Как же относились сами творцы этой фарсиязычной поэзии IX—XI вв. к культивированию уже сложившегося к тому времени (в арабской поэзии) жанра газели? Прежде всего, подобно арабским поэтам, они начали сочинять сравнительно короткие, моноримические любовные стихи, которые, естественно, и называли «газелями». Рудаки неоднократно употреблял это название применительно к своим собственным стихам:
Восхвалил я господа, ибо он создатель мой,
Язык мой не истерся от газели и восхваления рабов его. [Нафиси. Р.,991|
Жаль хвалы, подобной золоту, и трогательной газели,
Ибо изящество ее не выразимо словами. [Нафиси. Р., 994]
О Рудаки и его современнике Шахиде Валхи как об авторах газелей писал поэт XI в. Фаррухи:
На пиру всегда у своих певцов
Требуй газели своих поэтов;
Поэты твои подобны Рудаки и Шахиду,
Певцы твои подобны Саркашу и Сарлабу. . [Нафиси. Р., 1222]
В дошедшем до нас наследии Рудаки и Шахида имеется, немало стихов, которые по своей форме вполне укладываются в понятие ранней газели на фарси (т. е. лирико-моноримического стихотворения, без упоминания псевдонима — «тахаллуса» поэта в последних бейтах). У Рудаки таковы, например, стихотворения, начинающиеся словами: «Принеси то вино, которое, ты подумал бы, есть переливающийся чистый яхонт»; «Живи весело, с черноокими [живи] весело».
У Шахида: «Клянусь твоею душой, клянусь тяжкой клятвой: не отвращусь от тебя никогда, не внемлю никакому совету». [Нафиси. Р., 1226]
Газелями именуются также и стихи многих других ранних поэтов. Автор наиболее раннего из дошедших до нас (на языке фарси) пособий по поэтике Мухаммад ибн Умар ар-Радуяни (XI в.) даже подчеркивает, что определенная поэтическая фигура «ат-ташбе^ ал-муздави^» наиболее применима именно в жанре газели («ва бар-ин хрп бештар газал ояд») [Радуяни, 53—54].
Именно как особый вид стихов выделяет газель и поэт Кисаи Марвази (X — первая половина XI в.) в следующих строках:
О ты, не читающий иных стихов, кроме стихов газели,
Никогда не насытишь сердце хитростью и уловками. [Нафиси. Р., 1205] Широко известны следующие строки крупного поэта XI в. Унсури, в которых подчеркивается выдающееся мастерство Рудаки в создании газелей:
Газель прекрасна рудакийская!
Не рудакийские мои газели;
Сколь ии напрягаю тонкого воображения,
Нет мне доступа за эту завесу. [Ауфи, И, 6] О том же свидетельствует и следующий бейт поэта XII в. Сузани:
Зачем соловью подличать и петь
Бейт и газель Рудакй об Айёр. [Нафиси, Р., П, 558]
Поэт X—XI в. Абу Мансур Имара Марвази писал, гордясь впечатляющей силой своей газели:
Я скроюсь в своей газели,
Чтобы поцеловать твои губы, когда ты будешь читать ее. . [Нафиси. Р., 1188]
Наконец, после опубликования дивана поэта XI в. Хасана Газнави стало очевидным, что уже в то время газель не только была особым жанром поэзии, но и включалась отдельным самостоятельным разделом в собрания стихов — диваны [Хасан Газнави].
В специальном разделе дивана Хасана Газнави всего 83 газели, из которых лишь 17 посвящены восхвалению Бахрам- шаха Газневида и представляют, таким образом, своеобразные газели-панегирики. Остальные газели типичны для ранней любовной лирики и часто обнаруживают свое фольклорное происхождение, например газель, начинающаяся бейтом
Горлица весною — возлюбленная моя,
Наперсница горьких стенаний моих. [Хасан Газнави, 267]
Имя поэта встречается не менее чем в двадцати газелях, причем не обязательно в заключительном бейте. Иногда упоминается имя восхваляемого Бахрам-шаха, иногда оба имени — и поэта и шаха [Хасан Газнави, 262, 264, 265, 266]. If стати, на примере газелей X—XI вв. можно проследить, как упоминание имени (псевдонима) поэта в заключительном бейте лишь постепенно становится нормой газели. Так, в стихах поэтов X в. мы видим еще, что поэт включает свое имя в стихотворение любого жанра (касыда, газель, рубаи, кыт’а). Например, Рудаки пишет о себе в третьем лице в касыде: «Ты, о луноликая, видишь Рудаки»; «Не удивительно, что Рудаки в таком месте помутится разумом, потеряет душу, изумится»; в кыт’а: «Рудаки взял чанг и заиграл»; в рубаи: «В любви я, как Рудаки, пресытился жизнью». Он же обращается к себе в касыде: «О Рудаки! Оставь похвалу всем людям, восхвали его и получи печать государства». Дакики пишет о себе в третьем лице: «Дакики избрал четыре качества» [Нафиси. Р., 974, 980, 1017, 1043, 1016,1273].
В XI в., насколько можно судить по дивану Хасана Газнави, упоминание своего имени (иногда наряду с именем восхваляемого) начинает уже входить в систему, становясь со второй половины XI в. все более обязательной нормой газели и закрепляясь за заключительным бейтом.
Характерно для оценки того, насколько газель уже сложилась в жанр к XII в., то обстоятельство, что известный поэт XII в. Анвари в стихах, где он отрекся от своего раннего, придворного творчества, неоднократно говорит о панегирической оде – касыде и о любовной газели как о вполне устоявшихся жанрах:
О горе!—нет восхваляемого, достойного панегирика!
О горе! — нет любимого, достойного газели. [Жуковский, 48]
Вчера мне сказал влюбленный: «Ты [еще] пишешь газели?»
[«Нет,] — отвечал я, —я отрекся и от хвалы и от насмешки.
Я писал газели, панегирики и сатиры, потому
Что во мне кипела страсть, алчность и негодование. . .
Сохрани боже, чтобы я стал писать газели, панегирики
и сатиры.
Я [и так уж] много душу насиловал и ум теснил».
[Жуковский, 51]
Таковы реальные факты, свидетельствующие, что с IX—X вв. поэтами составлялись моноримические газели; что существовал уже и термин «газель» для обозначения особого жанра любовной лирики (в отличие, например, от четверостиший на любовные темы); что этот жанр признавали не только сами поэты, но и некоторые старые теоретики поэзии (ар- Радуяни); что начиналось уже включение газелей и в качестве отдельного раздела в диваны (Хасан Газиави); что в XII в. крупнейшие поэты рассматривали этот жанр со стороны содержания как противостоящий касыде и сатире (Апвари); что упоминание имени поэта вовсе не являлось дифференцирующим признаком газели, а лишь одним из признаков, появившихся значительно позднее возникновения газели как самостоятельного жанра (которое произошло уже в IX—X вв.). Поэтому нельзя согласиться с тем выводом о возникновении персидско- таджикской газели, к которому приходит в своей интересной работе на эту тему А. М. Мирзоев.
«В X в., — пишет он, — газель еще не составляет особой формы поэзии. Она состоит из отдельных стихотворных отрывков (порча^о), которые, не являясь определенной, завершенной формой, выражали чувства страсти и любви, боли и страдания и т. п. Этот род стихов частично представлял собою в тот период также вводную часть (насиб) касиды. Период развития и слагания газелей начинается в XII в.» [Мирзоев. Г., 71-72].
Как же примиряет автор этот вывод с прямыми свидетельствами о том, что образцовая, классическая (как мы выразились бы сегодня) газель сложилась уже в X в., и именно в творчестве Рудаки (что утверждал и С. Айни)? Только гипотезой о том, что следует отличать любовное стихотворение от газели в терминологическом смысле слова.
Но такое проецирование на X в. дефиниции, гипотетически выдвинутой в XX в., представляет собой отступление от принципа историзма в вопросе о возникновении газели. Это отступление входит в противоречие с историзмом самого автора при разборе вопроса о развитии газели.
Есть лишь одно обстоятельство, косвенно как будто подтверждающее гипотезу А. М. Мирзоева: старые теоретики арабской и персидско-таджикской поэтики, подходившие к определению поэтических жанров лишь со стороны их формы, обычно не считали моноримическую газель самостоятельным жанром, а признавали ее не чем иным, как ответвлением касыды. Так, например, Кудама ибн Джафар (IX в.) в своей «Риторике» делит поэзию на четыре вида лишь по внешней форме: касыда, раджаз, строфика и двухрифменные произведения. Естественно, что при таком делении не остается места газели (сливающейся по форме с касыдой).
Такой формалистический подход характерен не только для IX в. Он стал в дальнейшем традиционным и для авторов ряда персидско-таджикских поэтик (Рашида Ватвата, Вахида Таб- ризи, Сайфи Арузи и др.) Следовательно, этот формалистический подход, господствовавший в «поэтиках» на протяжении почти тысячелетия, не имеет никакого отношения к тому, возникла ли на самом деле, газель в IX в. и л и в XII в.
Нельзя же смешивать реальное существование газели как самостоятельного жанра ц признание или непризнание ее таковым в традиционной поэтике. Одно дело, что иные авторы старых «поэтик» не считали газель самостоятельным жанром, другое — как было в действительности, являлась ли она на деле особым жанром. На основе литературных данных установлен факт, что газель как любовная песня отнюдь не является зависимой от придворной касыды, а, возникнув в IX—X вв., существует как самостоятельный жанр уже с первых шагов поэзии на фарси. Это служит еще одним неопровержимым доказательством правильности тезиса о народных истоках любой поэзии, на любом языке. |