Манихейская литератураИз книги И.С. Брагинский “Из истории персидской и таджикской литератур”
(Предупреждение: текст не вычитан, много опечаток) В отличие от полулегендарного Заратуштры, Мани (или Манихей) — личность, безусловно, историческая, и биография его в главных чертах восстановлена. Чешский ученый О. Клима описал ее с хронологической точностью до двух-трех лет. Выступил Мани в роли апостола света, пророка человечества примерно спустя тысячу лет после признанного пророка Ирана — Заратуштры — в III в.
Оба действовали в переломные эпохи истории: Заратуштра — в один из первых веков первого тысячелетия до нашей эры, когда в огромном евразийском ареале происходили переход от родового строя к классовому обществу и становление рабовладельческих государств; Мани — в один из первых веков первого тысячелетия новой эры, когда на еще больших пространствах Евразии протекал переход к феодальному строю и на обломках старых государств возникали в Западной Европе и Китае, в Индии и Иране новые, феодальные империи.
Время Заратуштры — это время первопророков: в Китае — Конфуций, в Индии — Гаутама Будда, в Палестине — Исайа и Иеремия. Их жизненные судьбы были сходны: сначала гонимые, они в конце концов обретали авторитет и высоких царственных покровителей; им удавалось заложить основы новой религии, которая постепенно, в течение веков, становилась общепризнанной, государственной, все больше костенела и догматизировалась.
Переход к новой эпохе вызвал к жизни новые религии, породил новых пророков и учителей — возмутителей спокойствия и обновителей: против иудейского фарисейства — Христос; против конфуцианской регламентации — даосы, против зороастрийской ортодоксии — Мани. Трагично складывалась их личная судьба: гибель на кресте или в темнице. Еще трагичнее была судьба их вероучений, получавших признание и распространение уже после смерти своих провозвестников: учения эти превращались в покровительствуемую монархами религию, в государственную религию, из них вытравливалось высокое моральное начало человеколюбия, они вырождались и становились, как и все религии — предшествующие и последующие, — орудием морального угнетения человека.
Но пытливость человеческого духа неистребима, рост взыскующего общественного сознания не может быть остановлен. И в переломные эпохи общественного развития именно на почве этого развития особенно буйно растет и щедро плодоносит художественное самопознание человека. Прорываясь сквозь темные видения тотемизма и жалкое поклонение зверям и скоту, преодолевая религиозную идеологию покорности и уничижения, человечество в своей художественной культуре в первую из переломных эпох нашло само себя, создало гордые образы богоборца Прометея, даровавшего людям неугасимый огонь, богатырей-дэвоборцев, повергавших ниц во имя земного человеческого блага злые божества. Во вторую переломную эпоху (от рубежа старой и новой эры до середины I тыс. н. э.) была выношена идея самоотверженного человеколюбия, был создан образ человека-брата, сострадательного друга, жертвоспособного печальника людского горя. Художественное сознание в ту эпоху было теснейшим образом переплетено с обновлением религий, с религиозно-мистическими, обычно еретическими воз- арониями. Это накладывало спой неизгладимый отпечаток на поные художественные образы Человека, особенно в литературе. Развитие производительных сил, экономические и торговые взаимосвязи, достигшие относительно высокого уровня, обусловили интенсивное культурно-идеологическое взаимообщение и взаимообогащение внутри тогдашнего цивилизованного мира, простиравшегося от Александрии в Африке до пределов Индии и Китая. Это была всемирно-историческая полоса, когда еще не возникли нации и развитие мировой культуры еще не было размежевано национальными перегородками, а древние языки научно-идеологического обихода — греческий, латынь, санскрит, китайский, сирийский — не обособляли три крупнейших культурных региона — средиземноморский, индоиранский и дальневосточный, а содействовали их взаимосвязям.
Концепция человеколюбия и связанное с нею качественно новое художественное изображение Человека разрабатывались на разных языках, в разных формах, одновременно в разных уголках этих регионов — мыслителями, пророками, поэтами: греко-римскими гностиками и проповедниками раннего христианства; в Китае в I в. н. э. Ван Чун в материалистическом духе перетолковывал древних даосов, и во II в. даосизм, отстаивавший интересы народа, стал знаменем движения рабов и бедных — «Желтые повязки»; в Индии в первые века нашей эры оформились сборник нравоучительных рассказов о перерождениях Будды «Джатаки» на языке пали и собрание поучений — «Курал» на тамильском языке, где в религиозной оболочке преподаны уроки любви человека к человеку. Как в сообщающихся сосудах, уровень, достигнутый одной литературой, содействовал иногда невидимыми каналами повышению уровня другой, соседней или взаимосвязанной.
Для художественной формы первой эпохи характерно пристрастие к оратории, яркому проповедническому монологу, гимну или драматическому диалогу (например, в «Гатах» и в классической форме — санскритские и греческие античные драмы), для второй эпохи — склонность к притче, новелле, басенному повествованию, афористическому назиданию.
Среди религий, в наибольшей мере претендовавших с начала нашей эры на роль мировых, универсальных, занимает свое значительное место наряду с христианством ^буддизмом также манихейство. Его основоположником и был Мани .
Мани родился в Южной Вавилонии около 216—217 гг. у знатных, глубоко религиозных родителей иранского происхождения. Вавилония была тогда областью с развитой хозяйственной жизнью, значительными торгово-ремесленными городами, пестрым в этническом отношении населением и с богатыми традициями научной и культурной деятельности, а особенно увлечениями астрологическими тайнами, мистическймй верованиями, богоискательскими видениями. Рано начал Мани свои проповеди, отправившись 25-летним апостолом новой религии в Индию, где создал первые общины своих приверженцев, затем в Фарс и Сузиану (на юге Ирана).
Суть проповедуемой Мани универсальной религии, которая должна была, по его замыслу, заменить все остальные, состояла в признании того, что мир — это арена вечной борьбы светлого и темного начал, а назначением человека является помощь светлому началу для окончательного одоления зла. Манихейство вобрало в себя элементы гностицизма, зороастризма, христианства и буддизма.
Манихейские общины делились на две группы: верхушку «избранных», во главе которых стояли 12 апостолов Мани, и на массу мирян, преимущественно трудящихся людей и купцов. Миряне должны были вести высоконравственную жизнь, не убивать ни себе подобных, ни животных, воздерживаться от мясной пищи, тем самым содействуя силам Света и Добра. «Избранные» представляли нищенствующую аристократию духа, которая вела аскетический образ жизни, получая милостыню у мирян, не вступала в брак, проповедовала манихейские идеи и замаливала грехи всех членов общины.
Начало проповеди Мани совпадает с процессом становления Сасанидской империи, сделавшей своей опорой зороастрийскую церковь [Sundermann]. Первые Сасаниды, особенно Шапур I (243—273), не препятствовали манихейской проповеди. Но вскоре, убедившись в том, что она, по существу, направлена против государственного деспотизма и зороастрийской церкви, Сасаниды стали преследовать манихеев. Мани в течение многих лет вел неустанную проповедь во всех провинциях Сасанидской империи, проникал, по некоторым данным, и в Кашмир и на Тибет. По приказу Варахрана I Сасанида (274—276), когда Мани вернулся из дальних стран в Иран, он был в 276 г. брошен в темницу, подвергнут пыткам и погиб мученической смертью. Тело его было изрублено на части, а голова на посрамление и устрашение «еретиков» была выставлена в городе Гунди-Шапуре, месте его гибели.
Мани оставил после себя большое литературное наследство (на сирийском и отчасти среднеперсидском языках) и сплоченную проповедническую и миссионерскую организации.
Канон манихейской церкви включает в себя семь произведений, составленных самим Мани на арамейском (сирийском) языке, и тексты традиционной передачи его учения учениками. Из сирийских подлинников семи произведений Мани ничего не сохранилось, а выдержки, приводимые из них мусульманскими и христианскими авторами, обрывочны и кратки.
Первое из этих семи произведений — «Евангелие Мани», состоящее из 22 глав, значительные отрывки из которых сохранились на иранских языках (среднеперсидский и согдийский). Вторая книга — «Сокровищница жизни», в персидской передаче названия известна как «Нийан-и зиндаган». Третья книга известна по китайскому названию как «Книга тайн», по восточноиранским источникам она называлась «Разан» («Тайны»). Наконец, «Книга о гигантах» («Каван»).
Остальные — это «Эпистолы», «Книга псалмов». Сообщение о «семи великих произведениях» всегда сопровождается сведениями об их богатом иллюстрировании рисунками (миниатюрами), известными под названием свода «Ардаханг» (Арджанг).
Традиция манихейства изложена в произведении, именуемом «Кефалая», дошедшем на коптском языке и — фрагментарно — на иранских языках. Вне канона известна книга учения, изложенная Мани для Шапура I, — «Шапухракан».
Сохранились фрагменты на разных иранских языках секундарных прозаических произведений, гимнов (в частности, на парфянском языке), писем и др., наиболее полная и точная сводка которых содержится в статье Мери Бойс.
Произведениям Мани присуща энциклопедическая ученость, и чтение их нуждается в комментариях. Он пытался охватить мифологические и научные, исторические и философские познания своего времени (космогония, география, алхимия, астрономия, математика, ботаника, медицина и др.) и в буквальном смысле слова осветить их своей натурфилософией Света и приблизить к жизни человеческих масс своей практической этикой добра и человеколюбия. «Там, где нет любви, все деяния несовершенны», — гласит дошедший до нас на согдийском языке афоризм пророка.
Проповеди и молитвы Мани глубоко лиричны, живописны и пересыпаны фольклорной мудростью. Часто поводом для них было какое-либо природное явление: восход солнца, гроза, покрытое облаками небо, набухание почек на деревьях, благодатный дождь. Это придает им привлекательную интимность и в отличие от его трактатов делает легко понятными и доходчивыми. Нередко прибегал он к поэтической форме, например в сохранившемся на семитском, мандейском, языке стихотворном фрагменте — может быть, одной из предсмертных молитв Мани:
Благодарный я ученик,
Что в земле Вавилонской родился.
Родился я в земле Вавилонской
И у Истины врат появился.
Я ученик благодарный,
Что с Вавилоном расстался,
Расстался я с Вавилоном,
Чтобы вопль издать во вселенной:
«Вас, о боги, о том умоляю,
Вас, о боги, молю всех за нас —
Чтобы милостью грех отпустить мой!»
Несмотря на жестокие гонения со стороны зороастрийской и христианской церквей, манихейская религия широко распространялась сторонниками Мани, рассеявшимися но восточноримским владениям, Средней Азии, Китаю, Палестине и др. На западе манихейские идеи оказались настолько живучими, что сохранились в антиклерикальных народных сектах средневековья: павликиане и мондракиты в Армении, богомилы в Болгарии, альбигойцы в Западной Европе. На востоке манихейство особенно распространялось среди согдийцев и в их колониях в Синьцзяне (Китайский Туркестан), а с VIII в. стало государственной религией Уйгурской державы. Сочинения, созданные Мани, а также приписываемые ему, переводились на разные языки и сохранились фрагментарно на сирийском и мандей- ском, среднеперсидском и парфянском, согдийском, коптском, китайском и уйгурском языках.
Свойственное манихейской проповеди не только Мани, но и его апостолов, особенно обильное уснащение фольклорными элементами — притчами, афоризмами, новеллами — говорит о том, что это были излюбленные жанры эпохи.
На иранских языках дошли фрагменты манихейских сочинений, представляющие большой интерес для выявления развивавшейся в ту пору иранской литературно-художественной традиции.
Любил Мани и разные искусства (музыку, каллиграфию, живопись). По преданию, он сам был выдающимся художником и каллиграфом, как называли его «чинским», т. е. «китайским», точнее «синьцзянским». Действительно, при раскопках в Синьцзяне обнаружена интересная манихейская живопись, стенная и миниатюрная. Название одного из произведений Мани, «Арджанг», разукрашенного, по преданию, удивительными красочными иллюстрациями, стало в Иране и на всем Ближнем Востоке нарицательным именем для обозначения шедевра живописи.
В одном из манихейских фрагментов на согдийском языке дается художественное описание обетованной Земли света:
Земля света — самосуществующая, вечная, чудотворная; ее высота непостижима, ее глубина невоспринимаема. Никакому врагу, никакому злоумышленнику по этой земле не пройти. Ее божественная поверхность— из алмазного вещества, которое никогда не разрушится. Все прекрасное порождено ею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покрытые цветами, растущими в большом изобилии; фруктовые де
репья, золеные плоды которых не спадают, не гниют и не подвергаются червоточине; ключи, вечно струящиеся амброзией, наполняющей все Царство света, его рощи и луга; бесчисленные жилища и дворцы, троны и ложа, которые бесконечно существуют, на века вечные.
В описании Страны света в одном из манихейских гимнов, дошедших до нас на китайском языке, содержится новый, весьма существенный штрих, отражающий народные чаяния того времени:
Драгоценная Страна света беспредельна,
Искать ее край и берег бесполезно;
Поистине, она свободна от малейшего угнетения,
в ней нет нужды и убытка,
Здесь каждый движется, как хочет, и живет по своей
вольной воле. [Tsui Chi]
Именно таких образов и мотивов страшилось зороастрий- ское жречество в манихействе, усматривая в этом покушение на собственность и богатства феодальных аристократов и церкви, призыв к популярному среди бедноты лозунгу уравнительного передела имущества. Это можно усмотреть из того, что такие «грехи» приписываются Мани уже много веков спустя в одной из глав «Денкарда», посвященной всяческому опорочиванию манихейского вероучения и носящей характерное название: «10 заповедей против Друджа [демона лжи] Мани»: «Мани проповедовал, что люди должны на этом свете непрерывно заниматься грабежом чужой собственности и доброго скота (?!) и таким образом погубить человеческий род (?!)» [Denkard, 316].
В манихейской переработке апокрифически-библейской «Книги о гигантах» широко (как отмечалось выше) введены древние иранские мифологические элементы.
В. Ванг в своей книге о манихействе («Manichaische Erzahlеr», Louvain, 1931, стр. 9), приводя тюркоязычные манихейские тексты, верно подмечает посредническую роль манихейских проповедников в распространении сказаний и легенд на Востоке и Западе. В частности, Ванг приводит притчу о «слезах матери», нашедшую, между прочим, отражение и в «Новой азбуке» Л. Н. Толстого: девочка Анюта после своей смерти является во сне к матери и просит ее не плакать об умершей, ибо слезы матери переполняют «чашу терпения» и причиняют страдания девочке на том свете.
Большой интерес среди манихейских притч представляют две, дошедшие в согдийских отрывках: о купце и сверлильщике жемчуга и о трех рыбах (приведенные в предыдущем разделе).
В одном из манихейских текстов на парфянском языке, где рассказывается, как дух Хорасанской земли (Вахш Хварасан вйманд) обучал одного из первых апостолов Мани — Фому, приводятся в лаконичной форме притчи (азенд) о пяти вратах чувств, явно фольклорного характера:
Из манихейских текстов (на среднеперсидском языке)
Словно врата глаз, когда видением обманчивым ошибаются. Как человек, который в степи видение видит — город, деревья, воду, еще множество вещей. Это дэв ему показывает и губит его.
Далее, словно замок на скале, к которому враги не подступятся. Тогда враги зрелище устраивают, песен и игр множество. Те, что внутри замка, этим зрелищем польстились, а враги сзади пришли и замок схватили.
Словно врата ушей у того человека, который по столбовой дороге шел со множеством сокровищ. Тогда два вора у его уха стали, красивыми речами его завлекали. Его в далекое место отвели, убили его и сокровище унесли.
Далее словно девушка красивая, которая в замке была заперта, и человек лживый, который у подножия стены красивую песню пел, так что та девушка от горя умерла.
Словно врата обоняющего носа. Подобно слону, который с вершины горы сад шаха по запаху цветов учуял, ночью с горы свалился и погиб.
Первым по времени ритмизированным фрагментом эпического содержания на среднеперсидском языке К. Залеман считает следующий манихейский текст, написанный восьмисложником:
(1) Светлые жрецы потому убиты,
(2) И священнослужители потому рыдают,
(3) Все власти [города] бессилием объяты,
(4) И в солнце и луне (?)
(5) Сам Верховный владыка стражем является
(6) И копьем Ормузда-бога,
(7) Ибо [он] ранил врага и вырвал его с корнем.
(8) Все мы пробудившимися станем,
(9) Вот денно [и нощно] за нас славословит,
(10) Ведь сила есть и. . .
Любопытен сохранившийся на парфянском языке отрывок из песни о чудесном Древе света, образец ранней пейзажной поэзии, определенный К. Залемапом как прототип «тагазулл» в классической поэзии на фарси (в подлиннике — одиннадцатисложник с цезурой после пяти слогов, частично напоминающий гатический «уштавад»):
(напомним, что в парфянском языке в отличие от среднеперсидского изафет выражается лишь с помощью status constructus без суффикса «-и»).
Перевод недословный для приблизительной передачи метрического звучания:
Солнце яркое и луна светлая,
Блестя сверкает от ствола Дерева,
Птицы на заре играют радостно,
Играет голубь с ним птицы разные,
Голося поют [и хоры] девичьи. |